john paul white // what a way to goбесконечные коридоры университета впитывают мои следы, дышат в спину пустующим пространством; пробираясь в обход лишних глаз, окраинными путями, я все-равно подгоняема чувством, будто сами стены наблюдают, отмечая мое присутствие. казалось бы, мне совершенно нет дела до злых языков, что всегда найдут в себе ядовитые скопления, готовые сорваться с лезвия, однако непозволительно неуместной кажется открытость в данной ситуации. она нам обоим сталась бы ущербностью очевидной, сгущая поверх фигур наших тени домыслов и пустых фантазий, на которые так щедры юные умы, озабоченные, по сути, единственно низменными побуждениями. им не ведома прозаичность, для них за каждым лишним взглядом и мимолетным прикосновением кроется слишком закрученная закулисная история и пустота, таящаяся там на самом деле, стала бы для них излишним разочарованием. поэтому куда проще избегать сеять догадки в чужих головах; хотя куда вернее был бы совет - в своей собственной. но я никогда не слушаю советы, даже свои собственные.
и ты прекрасно это знаешь, правда?

заслышав голоса, выбираю другой поворот, рассчитывая, что до твоего кабинета осталось немного. в чуть влажных ладонях лист с темнеющим на нем изображением руны, который я чуть сминаю, судорожно сжимая пальцы, когда голоса вдруг раздаются ближе, после удаляясь снова, когда их обладатели сворачивают в противоположную сторону. я на ходу пытаюсь расправить листок, в ответ на собственные мысли качая головой. в сознании то и дело решение довести начатое до конца и осознание бессмысленности затеи сменяют друг друга, повергаемые в хаотичность беспокойную загнанными по тенистым углам образами, которые целый день неизводимыми призраками преследуют меня. они - то, что в голове посеяно; плоды из зерен страха и пустых предположений, мой урожай, который я пожинаю в предрассветные часы, сквозь давление на грудную клетку добывая себе крупицы душного воздуха. в темноте перед глазами слишком яркие картины все еще устраивают бесовские пляски даже в реальности, которую я связываю с ними, прошивая стежками из белых нитей. прикрывая веки шепчу, загадывая желание на рассеивающиеся утренним светом звезды - пусть не сбудется. пусть окажется видением дурным, навеянным жестоким морфеем в угоду собственного развлечения, не соотносясь с реальностью; но предположение, что воплотится все, оседает в благодатную почву страха. обрастает терновником из отчаянного смирения и одновременного желания взбунтоваться против того, что грозит явью оказаться. ты возвышаешься центром всего, в подсознании бесконтрольном являешься в картинах, где точь в точь повторяется в кошмарах приходящее. под ребрами грохочет заранее разрастающаяся пустота, будто для того, чтобы слишком внезапным своим появлением не так дух выбивать из легких, когда возможное будущее обратится свершившимся настоящим. я буду ждать этого с опаской каждое мгновение, так и не наловчившись отделять пророческое от надуманного.
и я прекрасно это знаю.

оставляю себе лазейку, крошечную надежду на фальшивость собственных снов, стараясь цепляться именно за нее, когда на мгновение замираю перед дверью твоего кабинета. единственно важным сейчас будет не дать себе сорваться в собственноручно сотканный мрак слепого верования в предвещенное, спуская с поводка придержанную крепко, затаенную обиду за то, чего ты еще не совершал. я поправляю себя с усилием: чего ты, быть может, никогда и не совершишь. если бы я только могла верить в это достаточно сильно.
я заношу руку для стука ощущая, что пульс перебой свой устраивает где-то в горле и с трудом сглатываю, когда слышу приглашение войти. переступая порог буквально краткой вспышкой испытываю чувство, что загоняю себя в тупик; в капкан, который захлопывается вместе с дверью, отрезая пути к отступлению и пресекая неопределенность в мыслях. теперь ни решительность моя, ни осознание глупости всей не имеют никакого значения; в голове воцаряется звонкая тишина, когда сталкиваюсь с твоим взглядом. нас разделяет с десяток шагов и массивный стол и я не спешу расстояние сократить, застывая, прислонившись спиной к поверхности двери, вместо тузов в рукавах имея лишь практически притянутую за уши причину прийти сюда.
— привет, чарли, — всего пара мгновений с тех пор, как я вошла, но они показались целой вечностью, которую я разрываю на удивление хорошо поддающимся контролю голосом. не дрогнул даже, несмотря на то, как внутренности стягиваются в узел, когда образ настоящего тебя перед глазами невольно искажается образом из сновидений. я отталкиваюсь лопатками от двери, резким этим движением отгоняя наваждение и, вместе с тем, все же разделываясь с расстоянием между нами. — извини, что поздно, но мне нужна твоя помощь. не могу разобраться с руной.

причудливые скачки времени и вот уже вместо бесконечно медленного течения путь от порога до твоего стола занимает долю секунды. взгляд за стеклами очков почти любопытный, такой привычный, что я почти ощущаю раздражение; раздражение от того, что все как обычно. с багажом собственной надуманной_увиденной истины ощущаю себя так, будто лицезрею жестокий обман, на руках имея правду и чувствуя вскипающую злость от того, что мне лгут, не моргнув и глазом. но я обещала себе справиться с этим и я справляюсь, списывая все внезапные сдвижения внутренние на сорванную с планок эмоциональную стабильность, каждый раз после кошмаров составляющую по себе сущие ошметки. я обещала и я сцепляю зубы, чуть сильнее сжимаю в руках листок, который протягиваю тебе. листок, на содержание которого мне глубоко плевать; я знаю, что руна не сработает. сколько бы ни было попыток, совладать с тесным симбиозом пустых кошмаров и искаженных пророческих снов оказывалось невозможным никаким известным способом и веры в то, что магическая руна смогла бы усилить помеченные даром сновидения, повышая силу выделить их среди прочих слишком мало. но причина кажется единственной подходящей для того, чтобы заявиться к тебе в поздний час для того на самом деле, чтобы разграничить сон и явь.
— она должна была помочь выделить вещие сны среди прочих, но я все еще не могу отличить их от обычных кошмаров.
на последнем слове невольно чуть дергаю плечами. чувствую, как при этом твой взгляд становится более цепким и будто ощущаю, как повышается градус тревоги. это уже настолько похоже на тебя, что мне в пору перестать злиться, однако, я чувствую, как недовольство заставляет в горле застревать резким фразам. мне удается не дать им сорваться полноценно, однако, эхом в голосе звучат раздраженные ноты: — просто помоги мне ее исправить. пожалуйста.

пускай на самом деле я пришла совсем не за этим. я пришла за тем, чтобы моя крупица веры в ошибочность своих же суждений разрослась сильнее с твоей подачи. я пришла за реальным подтверждением того, что ты здесь, что это константа нерушимая, такая же, как на протяжении последних лет. не в состоянии справиться со своими страхами, я, в сущности, так предсказуемо бросаюсь к тебе в поисках защиты от них, пускай так яро отрицала малейшую потребность в опеке с твоей стороны. заходилась в отторжении бескорыстной заботы, пусть даже мне отчаянно не хватало ее после смерти мэтта, считая нехватку более приоритетной, нежели проявление слабости собственной. приговаривала: я не ребенок, которому нужен присмотр;  а сама теперь ищу в твоем реальном присутствии спасения от кошмаров, как дите, забирающееся в кровать к родителям, когда темнота вокруг начинает кишеть чудищами. но только умалчиваю об этом упорно, даже для себя самой. заглушаю это тривиальное объяснение моему стремлению придти, все еще прикрываясь по-глупому руной, надеясь лишь, что ты подыграешь мне, не заглядывая дальше того, что хочу показать.
но ты всегда был безразличен к моим правилам игры, веруя, что стоит следовать лишь своим собственным. и в чем они заключены, чарли? на вдохе думается:
только не говори, что в моем спасении.
на выдохе:
только скажи, что в моем спасении.

Отредактировано Blaise Martin (2016-02-04 03:58:38)

hymn de lune // in your head тошнотой то и дело к горлу подступает чувство ничтожности собственной. не_достойности. в объятия уничтожительных мыслей толкает ряд обстоятельств, как, например, перманентно повторяющиеся истории с плохим концом. так или иначе, все в итоге приходит к одному и тому же знаменателю, сокрытому в одиночестве, возвращая в исходную точку разрушенности, ставшей точкой отсчета тремя годами ранее. когда это происходит с регулярностью завидной, начинаешь неосознанно практически ожидать этого абсолютно всегда, взращивая в мозгу идею, что, должно быть, иного расклада ты недостоин.
такое простое объяснение неизменных сценариев, отличающихся сущими мелочами, слишком просто приживается в сознании, служа, заодно, отличной отмазкой. если знаешь заранее исход, исключая возможность неожиданностей, что толку в попытках? обреченных быть бесплодными еще до фактического свершения. не сработав, ущерб они могут нанести куда более ощутимый, чем если просто останутся так и не предпринятыми. и в относительно безопасном бездействии увязаешь, как в трясине. if only i had an enemy bigger than my apathy. и кажется, что так, в самом деле, лучше. и для тебя, и для тех, кто в окружении мелькает смутными тенями, потому что не нужны им вовсе эти проблемы.
улавливаешь эту ломанную философию?
мою философию.
болезненную, выстроенную на пережитом в прошлом. в основе своей расходящуюся с тем, что я стараюсь внушить окружению своему, так упорно стараясь соткать образ беззаботный и легкий, чтобы не отягощать никого тупиковой необходимостью заглядывать в душу, потому что игнорировать разбитость не позволяет воспитание/характер. и тебя я точно так же не стану подпускать. не позволю оставить на продрогших внутренностях следы своего пребывания, тогда как, в очередной раз, будто гадая на картах, я раскладываю по полочкам все тот же предрешенный финал, с которым сталкиваться так отчаянно не хочется. я стану уповать лишь на то, что пока еще не повязало нас узами по запястьям безнадежно туго. что есть толика надежды на эфемерную безболезненность. но надежда - слишком опасное чувство в любых своих аспектах.
знаешь, какой звук раздается, когда она рушится? разумеется, ведь мы оба знаем о нем не понаслышке, но попробуй поймать его, попробуй запереть в звучании кратких надрывных нот. что это будет?
звон в тишине. он давит на барабанные перепонки, впивается иглами в виски. того и гляди пойдут трещины. это грохот обвала в горном ущелье. ощущение, будто небо крошится и осколки весом в бесконечность обрушиваются на тебя, ровняя с земной твердью. визг шин по асфальту. слепящая вспышка фар взрезает болью зрачок, страх длинною в одно безразмерное мгновение сдавливает горло. звук битого стекла. каждый осколок отстукивает о землю поминальные мотивы. отчаянный крик где-то на самом краю, призрачный. но достаточно реальный, чтобы вонзаться под кожу безупречно заточенным лезвием. твой собственный, вероятнее всего. или того, чье имя затесалось между сердечными ударами и на донышке вдохов и выдохов тихим шепотом. во мне это все раздается неразрывным симбиозом, весь этот бесконечно продолжающийся крах родом из вязких кошмаров, которые в подсчетах одержат неоспоримую победу над простыми снами. и в этой безобразности смешанных звуков разрушение моих собственных верований раздается тишиной.
похоронный марш моих надежд поглощает пустота, начинающая будто бы даже плоть изъедать подобно ржавчине. перемелет, оставляя гладко отполированные кости, до которых продрогла - от чего-то, исходящего даже не извне, а идущего прямо из собственных глубин. собственно, там же схоронится все мною надуманное, все вырисованное и выстроившееся в моих глазах, так плотно пеленой завешанных, родом из ночных видений.  так отчаянно вглядывавшихся в то, чему еще не довелось случиться, но что вырисовывается на горизонте вспышками молний.
самое поганое, что я действительно в это верю, чарли.
страх обращается в само_уничтожительное оружие, вместо отторжения обрекая на твердую убежденность. и я не смею попросить развеять этот мрак, только упиваюсь верой в него, ожидая с напряжением внутренним, когда все свершится.

когда внезапно сознание полоснет острая нехватка. она станет закрадываться в краешек радужки пустотой, расцветающей на месте твоего былого присутствия, станет пробираться по клеткам дальше и глубже, разрастаясь внутри неискоренимой опухолью, давящей на грудную клетку изнутри. кажется, я боюсь этого не так, как стоило бы, возможно, потому, что нормальный, обычный страх, который застал бы любого другого на моем месте, давно уже познал определенные изменения, став чем-то новым. диким. вписанным в днк лишними хромосомами. и превращаться их в ядовитые молекулы, с концентрированной кислотой родственные, заставляет факт того, что это испытать можно, даже ощущая тебя близко предельно.
ты склоняешься над руной, отзываясь любопытством на мою просьбу, а я ощущаю, как в напряженной дрожи заходятся нервы, натягивающиеся, будто струны. застигает врасплох понимание, что я не слушаю тебя даже, улавливая звук голоса, но будучи не в состоянии сконцентрироваться на словах; вместо этого скапливаю в себе маленькие открытия вроде того, что, невольно вдыхая твой запах, нахожу его знакомым. осознание, будто звук набата в черепной коробке - это дурной знак того, что уже слишком глубоко забрался. не чересчур, быть может, но все же уже непозволительно. стал привычным, до мелочи вписался в практически каждый день и теперь, если лишить окружающее меня пространство твоего присутствия, образуются прорехи, дыры в существовании. погребальные ямы, в которые впору будет сбрасывать все с тобой связанное.
мысль расползается по сознанию плесенью, заразой, превращая его в гиблое место, где творятся, рождаются из ничего самые убогие мысли, жалящие в самый эпицентр, в сплетение обнаженных нервов.
тебя не будет.
желание стойкое, опаляющее внутренности - пополам согнуться и кричать, надрываясь, насколько хватит мочи и воздуха в легких сжатых. превратить болезненность внутри бродящую невыразимым в нечто реальное, придать физическую форму, чтобы, возможно, облегчить давление. но заходясь внутренними криками, я лишь жмурюсь, пока взгляд твой не впивается снова в кожу колкими мурашками. выдавливаю с трудом из себя какой-то звук, похожий на хмык, выражающий согласие, хотя я понятия не имею, как по полочкам ты разложил мои промахи. так позорно разрушаю собственноручно выстроенный план, подводя себя к черте, за которой не смогу гнуть эту выдуманную линию, приговаривая себя к откровенности, к которой не готова совершенно.
душа нараспашку - это не про меня; это не к тебе. это как добровольно пригласить тебя разделить со мной плен в пределах решетки ребер, и там уж совершенно точно грозящее мне будущее станется гибелью. поэтому судорожно цепляясь за остатки разумности в пелене мутных ощущений, начинающих плавно зашкаливать, пытаюсь установить дистанцию. грань, позволить перешагнуть которую значит подпись приговора себе самой.

черта физически расчерчивается шагом назад, почти рефлекторным; как незавершенная попытка к побегу, до конца довести которую было бы непозволительной слабостью. куда вернее, конечно же, изойтись раздраженной рябью, ощетиниваясь. куда привычнее, конечно, в ответ на тревожность плотнее замкнуться в сталь, в этом карцере запирая желание поддаться.
нельзя, нельзя, блейз. обожжешься.
— личные границы, чарли, — я напоминаю тебе о них через раз, озаглавливая так всего лишь нежелание позволять откровенности ткать связь шелковой тонкой нитью. неосознанно складываю руки на груди, будто заведомо обороняясь от несомненно последующих атак твоего упрямства. докопаться до сути слишком желанно, верно? только суть - в кромешном хаосе, ты будешь разочарован. тебе не понравится. мэтту бы не понравилось. — это всего лишь сны.
всего лишь сны, в которых грудную клетку вспарывает вакуум, образовывающийся при царствовании твоего полного отсутствия. всего лишь сны, в которых ты след-в-след ступаешь за мэттом в небытие, нарушая клятвы, произносимые самым искренним голосом, но в основе своей содержащие обман. нельзя обещать всегда быть рядом, потому что когда скалящаяся в жестокой улыбке судьба решит совсем иначе, вина будет лежать не на ней.
вина будет пятнать единственно твою душу.

Отредактировано Blaise Martin (2016-02-05 13:49:26)

exitmusic // the coldказалось бы, так хочется, чтобы заметили. чтобы подноготное стало явным чьему-то зоркому глазу, чтобы перестало распирать от молчаливой жалости к себе, которая тошнотой расползается внутри. я ненавижу в себе это слабое, пускай даже изредка лишь ощутимое, желание променять все образы в запасе имеющиеся на один единственный - откровенный. вот только кому какое дело, что у тебя там кроется за возведенной наспех стеной пару метров в толщину. да и на поверхности это все лежи, разве не отторжение вызывалось бы только? так просто любить все самое красивое да ладное, самое светлое, слепыми пятнами помечая все изъяны. все ожоги и язвы, изрывающие существование, как червоточины космическое пространство. а как только пелена сползает, обнажая подноготное, никому ненужным это оказывается. лелей сам свои беды и бреши; разбирайся сам с увечьями, о которые мараться не охота совсем людям посторонним. брезгливость определенная вписана в восприятие мира и порой гадкое чувство тошноты от этого подступает к горлу желчью. закрывая глаза на собственные скопления отходов внутренних так не терпится выразить свое отвращение по отношению к чужим, будто сам соткан из совершенства и образцовости. и только, наверное, забитые в тот же темный угол, отведенный прокаженным душам, могут без содроганий внутренних протянуть руку, касаясь пальцами самых страшных ран. самых отмерших частиц. провести теплой ладошкой по ледяным надгробиям за грудной клеткой. сквозь их стройные ряды просачивается сквозняком болезненность, от которой проще всего отшатнуться; оттолкнуть, избегая топкого болота. я знаю, что ты такой и от этого лишь судорожнее становится хватка за маски бесконечные, за которыми прячусь в попытке избежать того самого, так порой желаемого проникновения в сокрытое.

чреватость этого проникает кислотным туманом в ночные сновидения, является обезображенными картинами возможной реальности, приправленными привычной неправдоподобной кошмарностью. мои сны подернуты атмосферой лавкрафтовского ада, так было всегда; ужас разрисовывает их обыденные детали, превращая невинную простоту в пробирающую до костей прокаженность. занозой в воспаленном сознании застревает мысль, что я, наверное, сумасшедшая. рассудок растворяется во мраке каждую ночь, являя миру и мне самой мое отчаянное безумство, раковыми опухолями расцветающее во снах. разве может чистому разумом человеку сниться подобное? разве нормально, когда металлическое послевкусие в предрассветный час порождает страшные мысли, выжирающие до костей; страшные предположения, что в очередной раз сбудется перед глазами проносящееся.
белесым призраком просачивается в видения полуночные твой образ, что растворяется в безвременьи, которое обретает черты кровавой быстротечной реки. ее же липкие багровые следы остаются на моих руках, которые тяну вслед тающему силуэту, чье присутствие вычеркивается грубой линией непроглядной темноты, полнящейся лишь звуками, слух режущими. лязг и звон, как грохот цепей, что сковывают запястья и лодыжки, в беспомощности оставляя разлагаться в пустоте. снам никогда не суждено стать простыми и ясными, не помутненными бредовой метафоричностью, которая выворачивает наизнанку тривиальные предзнаменования, которые вычитывать приходится между резких острых линий, что лезвиями проходятся по коже, заставляя заходиться болезненными стонами, под которые вырываюсь в нынешнюю реальность. иной раз сюжет безумный перестраивает свою структуру, меняя историю, но оставляя конец, который осадком прогорклым покрывает внутренности, будто пеплом. эти остатки я и ношу с собой повсеместно, не расставаясь с ними под напором ярких солнечных лучей поутру; стараюсь стряхнуть их с себя, смахнуть небрежно, да только руки чернеют в этих бесплотных попытках, приводя к отчаянью, как единственному исходу.
оно терзает душу подобно тому, как спущенная с цепи адская гончая станет вгрызаться в лодыжку не богоугодного, когда настигнет. терзает необратимостью и неискоренимостью, прописанными в основе, потому что у меня нет в распоряжении способов, как превратить навещающее по ночам в пустые дурные сны, не повязанные накрепко с реальностью.
я прихожу за этим к тебе, а в итоге чувствую, как все тот же страх с новой силой сжимает горло, превозмогая даже злость, что раздается эхом в грудной клетке в ответ на твое, как всегда, упрямое желание забраться за установленные мною пределы. казалось бы, именно этого порой так желала, но, еженочно сталкиваясь с предрешенным финалом, предпочитаю обойтись без желаемого избегая излишних ударов, которые грозят, в конце концов, превратить внутренние пространства во вторую хиросиму. а тебе, конечно, не понять, отчего сталкиваешься с таким сопротивлением, потому что высказать вслух все, что жжется невыразимым в горле - выше моих сил.

куда проще сцеплять зубы, сжимать руки в кулаки в бессильном раздражении на непреклонное следование цели заполучить ответы на свои вопросы. давать их не входит в моих планы никоим образом, поэтому мы обречены лишь на поочередные выпады в сторону друг друга, помеченные алым цветом злости. слишком очевидным стается то, как напряжение скручивает твои мышцы, болезненностью обращая в зверя на взводе. то, как ты сдерживаешь его усилиями, которые мне не понаслышке знакомы, но он прорывается отголосками в резкие слова, раскраивающие пространство и в завершении своем обретая яростное вторжение природы в раздраженный монолог так, что я вздрагиваю. и в молчании полном, наблюдая неотрывно за твоими действиями, будто направленными на оттягивание времени с неизвестной целью, понимаю, что покидать эта тронувшая мимолетно дрожь меня не намерена. пробирает до самых костей, изводя каждую клетку. набирает обороты, пробивая насквозь лишь сильнее, когда ты приближаешься. слишком близко, слишком четко вижу каждую черточку усталого лица; кажется, физически ощущаю, как картинка выжигается на сетчатке, оставаясь неизводимым клеймом. это то, чего я боюсь, чего избегаю - оставить в себе следы твоего пребывания, которые обратятся ядовитыми шипами, когда ты оставишь меня одну. содрогаясь, я непозволительно прямо смотрю в ответ, заглядывая в глаза и с каждым мгновением все более явно погрязаю в убежденности, что так оно и будет.
ты уйдешь, конечно.
так всегда бывает.
легкие сдавливает осознание дьявольскими тисками, заставляя судорожно пытаться вдохнуть остающийся недосягаемым воздух. удушье подводит меня к краю могильной ямы, загляни я за край которой - непременно увидела бы свою гибель. и будто вид ее вот-вот должен обжечь зрачок, я ощущаю, как костлявая рука страха сжимает ускоренно трепыхающееся сердце. оно пропускает каждый третий удар, когда ты изымаешь из расстояния еще часть, с подачи прикосновения, жаром обдающего кожу, порождая желание снова отступить. только мотивы вырисовываются теперь совсем иные - это не противоречие, не попытка замкнуться, устанавливая дистанцию; теперь это самая натуральная жажда побега, томящая мышцы. в тяжелом дыхании и выстукивающем мотивы поминальных песен пульсе я нахожу нескончаемый источник страха, что пропитывает внутренности медленно, но верно. липкий, вязкий, кажется, когда он доберется до сердца, то, обволакивая, лишит возможности гонять кровь по венам. и я делаю шаг назад под аккомпанемент твоих слов, что, кажется, натуральным образом выворачивают душу наизнанку. в плену дрожи, обретающей отражение в голосе, проговариваю: — мне надо надеяться, что мириться с ней поможешь ты?
с волной новой отшатываюсь вновь, давая обратный отсчет пространству между нами. как будто это может уберечь меня от туманящей мозг паники, которая каждую мысль превращает в чистую отраву. дыхание сбивчивое теряет из последовательности то и дело вдох или выдох, пока я не могу добраться до ответа, как отвести от тебя чертов взгляд. твой же собственный пробирается под самую кожу, выискивает там тщательно захороненное, чтобы явить на свет божий самое ревностно оберегаемое. страхи. взлелеянные и сохраненные в угоду саморазрушения, каждую ночь эволюционирующие в нечто на стадию выше. я практически вшиваю себе под кожу фобию, с которой ты просишь меня расстаться.
— чтобы потом, когда тебя не станет, эта чертова тяжесть обрушилась с новой силой?! — я не замечаю, как голос повышается на октаву, обзаводясь слишком четкой ноткой паничности. бездумные, рваные шаги подводят меня к ощущению препятствия позади - упираюсь лопатками в стеллаж с книгами, объявляя конечную точку своей попытки сбежать. — жестоко требовать от меня этого, я не выдержу. понимаешь? не надо, не надо.
новый с трудом добытый вдох застревает колкостью в легких, срывая с губ тихий стон, являющийся отголоском криков, что изводят все внутри. не проси меня стирать грани, преступив которые ты непоправимо и неоспоримо разрушишь все, что за их пределами еще осталось в целости. потому что я чувствую, каким это будет крахом; я ощущаю это сейчас - давлением на грудную клетку, тугим комом за решеткой ребер, что пульсирует невыносимой болезненностью.
не надо.

Отредактировано Blaise Martin (2016-02-06 18:59:42)

snow ghosts // the huntedв тихом шепоте самой темной ночи можно разобрать кошмарные сказки. те самые, что порождены были умами братьев гримм - без прикрас, не отшлифованные до идеальной поучительности, как притчи, что вкладывали бы в юные детские головы базовые понятия о плохом и хорошем, формируя четкие границы. именно те, которых не существует и выстраивание их лишь калечит жизнь однобокостью, подчиняет вымышленным для удобства законам, из спектра черно-белого выкидывая всю серость, что мозолит глаза неопределенностью. о ней и стелется шепот сквозь ночной прохладный воздух, будто свои истории пытаются поведать те, что поглощены были сумраком без надежды вернуться. тенистый мир, в пределах которого проще всего скрыться, покрывая мутной завесой все свои схороненные секреты, но все еще не растворяясь во мраке. в его плену я пребываю каждую секунду, что отмеряется на всех часам нервным движением стрелки, и совершать сделки с крайностями мне ни к чему совершенно, потому что в своей выцветшей серости я почти чувствую себя безопасно. почти.
до тех самых пор, пока в смутности не вызревают чьи-то силуэты. сумрак порождает невыразимые немыслимые образы, что пожинаются, как плоды воспаленного сознания. как цветы зла, чей аромат забивается в нос и горло, удушьем пресекая любые попытки развеять его глотком кислорода спасительного. их побеги с бутонами непременно алыми оплетают холодную могильную плиту, на которой высечено знакомое имя с созвучной фамилией. этим буквосочетанием озаглавлена пустота, что грохочет за ребрами раскатами грома, после которых молния, должно быть, раскроит все существо, пронзая насквозь; но этого не происходит. предчувствие грядущей бури лишь скапливается в районе солнечного сплетения, ее запах пробивается сквозь аромат проклятых цветов. и все же она не грядет, давая заплутавшим кораблям возможность высмотреть сквозь темень блики спасительных маяков. и я вижу. свет этот слепит почти, врезаясь в радужку глаз, пробирается под лопатки боязливым неверием. но иных путей сквозь море предштормовое и не существует, кроме как к эфемерному спасению, которое в итоге оказывается лишь жестоким обманом. на побережье отсветами играют погребальные костры, что заманивают на отмель сквозь ночную темноту, подводят к неизбежному краху, потому что жар их ощущаешь слишком поздно. разбитая и выпотрошенная, я бреду до берега, а морская вода лижет болью все мельчайшие ссадины, заставляя сквозь зубы прорываться стонам, что ночь взрезают, как оглушительные вопли. но шаги неверные все еще несут прямиком к кострищам, прокладываемые с единым побуждением разобрать, на чью память развели их, обрекая стать мне крушением. и сквозь дым и копоть, что въедаются в глаза, застилая их влажной пеленой слез, я вижу объятой пламенем твою фигуру, что осыпается после пеплом к моим ногам.
когда рывок, от которого ноют мышцы, возвращает меня в реалии душной ночной комнаты, где я путаюсь в чуть влажных простынях, глаза все еще жжет едким дымом. запах гари, кажется, намертво въедается в прохладную липкую кожу, обрекая к пожизненному сохранению виденных картин. откидываясь на подушку вновь, мраку плотно сотканному адресую свой приговор: я схожу с ума.

и сейчас осознание это подступает, холодным лезвием страха касаясь между лопаток. я буквально ощущаю, как с каждым мгновением, с каждым судорожным ударом сердца лезвие легко пронзает плоть, входя глубже, касаясь металлическим холодом и болью внутренностей. мне впору медленно, но верно истекать кровью, а я все еще стою на ногах, пальцами цепляясь за полки стеллажа, когда внезапно под сомнение попадает способность и дальше выстоять, когда так внезапно в твоем голосе собирается вся суровость так и не прогремевших раскатов грома. широко глаза распахнув, я пытаюсь разглядеть тебя, тебя знакомого, но вместо этого натыкаюсь на смутно лишь известные мне черты, искаженные злостью неподдельной, что врезается прямо под дых. вот тот самый шторм, что затягивается темными тучами над нашими головами, но все еще не обрушивается, давая призрачный шанс на спасение. вот только как и во сне - не видать его. я ловлю твое каждое слово, которое набатом раздается в раскалывающейся голове, и, кажется, во всех твоих пылких выпадах могло бы крыться избавление от моих страхов, если бы только они не вгрызались во внутренности с невиданной ранее силой, не оставляя сомнений - по себе оставят глубокие рубцы. безумными голосами они в одночасье истошно кричат и шепчут едва слышно наперебой: не веруй во спасение, окажется той самой гибелью. ложный маяк приведет меня к краху и лицо у него будет твое. я верую в это так, будто эта истина была объявлена новой религией, хотя тема божеств никогда мной ранее не затрагивалась. теперь же я готова наречь тебя антагонистом среди известных мне богов - аидом, что, влезая в человеческую шкуру, единой целью имеет подчинить своей воле, заточая в своем царстве подземном. вот только я отнюдь не персефона; обо мне нечего складывать мифы и легенды, присваивать чистоту и нетленность образа, что мог бы душу покорить - это все не про меня. так отчего же ты вцепился мертвой хваткой? почему так сильно, до злобы и даже ярости, хочется добиться расположения моего, которое не стало бы ни в коем виде благодатью, разве что проклятье? с завидным рвением жаждешь препарировать грудную клетку, утоляя интерес мне неведомый. но на живых вскрытий не проводят, зато в какой-то момент я ощущаю себя так, будто вплотную подобралась к риску отойти к числу тех, кого препарировать дело обычное.

на самом краю оказываюсь, когда ощущаю стальную хватку на плечах, выпуская из сценария мгновение, когда ты успел оказаться так близко. горло раздирает непозволительный крик, в котором выразилось бы все то, что уже самым настоящим ужасом ледяным сковывает душу. меня трясет, пока сквозь слезы я пытаюсь рассмотреть лицо твое; еще мгновение, кажется, и оно станет объятым пламенем, реальность толкнет меня в штормовую ночь из бредовых сновидений, как в пучину мрака. и то, что ты находишься рядом каждую чертову минуту меня не спасет. ты меня не спасешь. я срываюсь на хриплый боязливый шепот, когда проговариваю с усилием слишком очевидным:
—я вижу, — вжимаю шею в плечи, что наверняка впитают в себя следы твоих прикосновений чернильными разводами синяков. еще одни отметины, которые ты сможешь по себе оставить, когда окажешься напрочь выжженным из моего существования, выстилая пеплом дорогу в никуда. к горлу подступают бесконтрольные рыдания, как единственная форма выражения невыносимого симбиоза отчаянья и страха, превознесенного в ранг апогея. — я вижу все, чарли, но я не могу дать себе доверять этому присутствию, не могу дать себе верить тебе, потому что тогда я пропала, понимаешь? я пропала, я...
и рыдания сбивают речь, обращая ее в бессвязный поток, среди которого вырывается относительной ясностью заверение единственное: ты не сможешь сдержать обещаний. я чувствую, как все же перестают держать ноги и хватка ослабевшая твоя не препятствует оседанию. я пытаюсь пальцами слабо зацепиться за полки,  срываясь безнадежно, и в конце концов касаюсь ладонями пола, содрогаясь в граничащих с беззвучностью слезах. с трудом хриплю сквозь них, как мантру: — ты не сможешь сдержать обещаний, не сможешь быть рядом и впредь. тебя не станет, как и его не стало. он клялся никогда меня не покидать, никогда, но его нет, и тебя не станет, я знаю. знаю, знаю...
обхватываю голову руками в непреодолимой уверенности, что еще немного, и та расколется от запредельно громких, пропитанных истеричным страхом мыслей, что мечутся в ней в неукротимой хаотичности. меня бы тошнило от собственной слабости; от ничтожности, что отвращением забирается в глотку, будь я лишь способна оценить состояние, граничащее уже с полноценным безумием, которое оправдает, наконец, все мои прокаженные сны. потому что возможным является только  беспрекословное их принятие, спасения от них не сыскать.
слышишь? ты меня не спасешь.
тебя не станет.

Отредактировано Blaise Martin (2016-02-07 03:10:40)